В статье рассматривается современное состояние общества, в котором люди утратили ясность внутреннего мира и самотождественность. Анализируются пути выхода из сложившейся ситуации, предлагаемые христианством и психотерапией. Утверждается тождественность таинства покаяния и психотерапевтической практики. А также формируются задачи психотерапии.
Делается вывод о необходимости обязательного искреннего самораскрытия пациента в процессе психокоррекции. При этом мера искренности определяется уровнем социального страха, который способен преодолеть человек, и долей ответственности, которую он готов взвалить на свои плечи.
В нашу эпоху, по общему признанию, люди утратили ясность внутреннего мира и самотождественность, свойственную прошлым периодам истории. Даже автор вузовского учебника [1, с. 142] считает необходимым отметить, что современная “социальная жизнь похожа на венецианский карнавал, на парад масок, где люди нередко не различают, где временно надетая личина, а где их подлинное лицо… Мы выступаем как игрушки бессознательного, без зазрения совести симулируем чувства и размышления, мы лишены всего настоящего, аутентичного, и потому между ложью и правдой нет никакого различия”.
Этот безрадостный взгляд на человека, ставший визитной карточкой современной интеллектуальной элиты, породил множество попыток направить людей на путь честности по отношению к самим себе, отделить в себе истинное от ложного. Поиск альтернатив происходит в рамках психоанализа и психотерапии, в философии экзистенциализма и магических практиках, в эзотерической философии и во всех направлениях гуманистической мысли. Результаты его имеют разные названия: аутентичность, подлинность, самость, полноценное функционирование, самоактуализация, открытость Dasein и т.д. И все они, несмотря на различия в терминологии, обещают вернуть человеку то состояние блаженства и согласия с собой и окружающим миром, которое было утрачено им со времен изгнания из рая.
Упование на значительный терапевтический (в широком смысле слова) потенциал подлинного существования не является характерной чертой исключительно современности. Еще в 4 в. до н.э. китайский философ Мэн-цзы говорил [3,с.12]: “Десять тысяч вещей – все они во мне. Обратиться к самому себе и быть при этом искренним. Нет наслаждения большего, чем это”. Все этическое содержание человеческой личности в высказывании мудреца “свернулось” в одно качество, в один ее атрибут, в одну категорию – “искренность”, которая, на наш взгляд, может служить интегрирующим звеном всех философско-психологических и религиозных интуиций относительно душевного и духовного роста человека.
Универсальность категории “искренность” подтверждается тем, что она является непременным условием осуществления внутренних метаморфоз как в религиозном, так и в психотерапевтическом опыте. Яркими примерами такого опыта являются исповедь в христианской традиции и самораскрытие в современных психотерапевтических подходах.
В “Православном Катехизисе” совершенно четко определена терапевтическая роль исповеди, так как “и после крещения в душе остается склонность к греху… Поэтому необходимо средство, которое бы помогало очищать человека от грехов и воссоединять его с Богом. Таким средством служит таинство покаяния” [5, с. 299]. В современном православном словаре дается следующее определение: “Исповедь, покаяние – христианское таинство, состоящее в признании верующим грехов перед священником, который “отпускает” их от имени Иисуса Христа” [4, с. 98-99]. Значение покаяния настолько велико, что его еще называют “вторым крещением, крещением слезами”, “баней для очищения совести” [5, с. 300]. Святой Василий Великий, излагая “Правила богоугодной жизни”, начинает правило первое “О покаянии” следующими словами: “Верующие в Господа должны прежде всего покаяться…Ибо нераскаявшиеся ныне подвергнутся большему суду, чем осужденные прежде Евангелия” [9, с. 232]. Таким образом, отпущение грехов является источником здоровья и спасения, наградой покаяние, а покаяние – лекарством, уничтожающим грех. Очистит совесть и получит прощение только тот, кто как должно покается. На вопрос: “Кто же как должен каяться”, протоиерей Григорий Дьяченко отвечает: “Тот, кто познает свои грехи и сознается в них искренне; сознавшись, сокрушается о них и оплакивает их” [6, с. 31]. Не всякое покаяние приводит к желаемому результату – к полному очищению души, а только то, которое совершается, во-первых, свободно, во-вторых, искренне, без всякого самооправдания, в-третьих, христианин должен исповедовать свои грехи священнику и, в-четвертых, вслед за осознанием и раскаянием в грехах необходимо “переломить свою волю” и совершать богоугодные поступки. Собственно говоря, получается следующая последовательность шагов: осознание – оценка (раскаяние) – вербализация – действие (волевой акт). При этом главным условием, обеспечивающим адекватность всего процесса покаяния, является искренность – и осознания, и раскаяния, и желания изменить поведенческие паттерны. Причем, чем выше степень искренности, тем благоприятнее прогноз: “Пусть всякий из православных христиан будет уверен, что и для него есть несомненная надежда на спасение, если только он искренне раскается и всей душой возненавидит свои грехи” [6, с. 42].
Логика современного психотерапевтического процесса (особенно групповых форм психотерапии) в ключевых своих моментах с удивительным сходством повторяет таинство покаяния. В самом общем виде цели терапии можно определить как раскрытие, анализ, осознание и переработку проблем пациента, его внутриличностных и межличностных конфликтов и коррекцию неадекватных отношений, установок, эмоциональных и поведенческих стереотипов. В современной “Психотерапевтической энциклопедии” отмечается, что, учитывая три плоскости ожидаемых изменений (когнитивную, эмоциональную и поведенческую), более конкретные задачи психотерапии можно сформулировать следующим образом: 1) осознание связей “личность – ситуация – болезнь” (когнитивный аспект); 2) точное распознавание и вербализация собственных эмоций, переживание заново, осознание прошлого эмоционального опыта и получение нового (эмоциональная сфера); 3) выработка новых форм поведения и формирование эффективной саморегуляции (поведенческая сфера) [7, с. 105-106]. В результате это все те же осознание – оценка – вербализация – действие. При этом исследование, проведенное И. Яломом и его коллегами, показало, что наиболее значимыми терапевтическими факторами в групповой психотерапии являются межличностное узнавание (“Другие участники честно говорили свое мнение обо мне”), катарсис (“Возможность честно сказать о том, что меня беспокоит, вместо того чтобы сдерживаться”) и самопонимание (“Открытие и принятие своих прежде неизвестных или неприемлемых сторон”) [10, с. 98-101]. Другими словами, наиболее ценным аспектом терапевтического опыта участники называют возможность честного, искреннего отношения к себе и к другим. К субъективным мнениям пациентов присоединяются и психотерапевты, которые единодушно считают обязательное самораскрытие одним из основных процессов психокоррекции [8, с. 25].
Таким образом, можно констатировать, что искреннее самораскрытие человека успешно используется как в целях религиозного, так и в целях терапевтического утешения. При этом подразумевается, что человек должен искренне дать себе отчет в том, каков он, так же искренне осознать свою неадекватность “норме” или греховность, не менее искренне принять решение об изменении своего поведения и, наконец, действовать, исходя из принятого решения и в соответствии с предлагаемым религиозным или психотерапевтическим идеалом.
Однако если быть последовательным, то приходится признать, что и традиционная психотерапия (психоанализ, рациональная терапия и т.п.) и религиозная вера с их представлениями о нормальной или праведной жизни являются “картами”, а отнюдь не “территориями”. Вопрос о том, существует ли Бог или истинная реальность (или как бы это ни назвали), никогда не может быть решен с помощью книг, священнослужителей, терапевтов, философов или спасителей. Порядок, наводимый извне, всегда порождает беспорядок. Любая философская, психотерапевтическая или религиозная объяснительная система на самом деле способна что-либо объяснить ровно настолько, насколько она вызывает веру в те “иллюзии”, которые породила. “Иллюзии” могут обмануть ум, но не чувства, так что и в той и в другой системе человек обречен (даже при видимой респектабельности) на смутное ощущение “чего-то не того”. Это является следствием того, что и в религии и в психотерапии приветствуется “усеченная” искренность (в рамках системы верований) и искренняя вера в истинность этой системы, даже если ее построения идут вразрез с индивидуальным опытом. И тот и другой подходы нуждаются в “клиентах” с контролируемой степенью искренности, удовлетворяющихся авторитетными описаниями, живущими “со вторых рук”. Взамен и религия и традиционная психотерапия дают освобождение от личной ответственности за свою жизнь, от мучительной необходимости самостоятельного выбора. А с этого начинается неискреннее отношение человека к самому себе, так как, вместо того чтобы становиться самим собой, он становится тем, кем должно быть.
Гуманистические психологи, сторонники экзистенциальной и процессуальной психотерапии, осознавая двусмысленность условной аутентичности, привлекают внимание к подобной неискренности как к преступлению против самого себя, непроживанию данной нам жизни и считают необходимым условием внутренней трансформации способность рискнуть быть самим собой. И. Ялом приводит любопытное высказывание С. Кьеркегора, сопоставляющее опасности “рисковать” (индивидуации) и не рисковать (веры в спасителя): “Рисковать опасно. И почему? Потому что можно проиграть. Не рисковать – разумно. Однако, не рискуя, ужасно просто лишиться того, что было бы трудно проиграть даже в самом рискованном предприятии, – собственного “я”. Ибо если я рисковал и совершил промах – что ж, жизнь поможет мне наказать себя. Но если я не рисковал вовсе – кто тогда поможет мне? Пусть даже, не рискуя совсем в высшем смысле слова (а рисковать в высшем смысле слова означает не что иное, как осознать себя), я получил все земные блага и … потерял себя. Что тогда?” [11, с. 147]. Рискнуть быть самим собой можно только в процессе становления и осознания себя. Это крайне популярная в современной психологии концепция, обнаруживаемая в работах почти каждого современного гуманистического или экзистенциального теоретика. Тот, кому не удается жить настолько полно и искренне, насколько возможно, испытывает глубокое, сильное переживание, которое И. Ялом называет “экзистенциальной виной”. Эта “виновность” возникает в силу того, что искренний взгляд на вещи подводит нас, по мнению М. Хайдеггера, к осознанию того, что мы сами конституируем себя и мир, а следовательно, несем ответственность за свою жизнь, за свои действия и за свою неспособность действовать [2, с. 84]. Упование на авторитеты (религиозные, философские, психотерапевтические) – всего лишь попытка бегства от индивидуальной ответственности. Осознание этого подталкивает человека к выбору, к решению, к действию, к трансформации.
Метафорически можно представить искренность как луч, освещающий горизонт человеческой жизни, и чем сильнее этот луч, тем шире поле подлинной реализации наших возможностей – с одной стороны, и тем больше наша ответственность – с другой. Что дает искренность ее носителю? Прежде всего то, что, обладая ею, человек получает возможность в полной мере реализовать свою природу. “Искренность” есть “самозавершение”, полное исчерпание тех потенциальных возможностей, которые дарованы внутренней природе человека.
По мнению исследователя древнекитайской мудрости А.С. Мартынова, искренность “можно считать универсальной категорией мировой культуры, так как она, будучи рожденной ситуацией перелома, когда старые ценности, старые институты и формы общения утрачивают свое внутреннее содержание, формализуются и теряют связь с духовным миром личности, присуща почти всем культурам. В условиях перелома (как общественного, так и личностного) возникает тенденция преодоления или игнорирования сложившихся форм общения, попытка установить с миром и людьми непосредственный персональный контакт. Здесь искренность и играет свою определяющую роль” [3, с. 11].
Очень важным и болезненным является вопрос о достаточной “степени” искренности, так как логика нашего исследования приводит к выводу, что, с одной стороны, искренность – необходимое условие трансформации, а с другой – источник конфликтов (“вечная оппозиция”). Безусловно, чем выше степень межличностной и внутриличностной искренности, тем аутентичнее, подлиннее существование человека и тем шире пропасть между человеком и окружающими. Мера искренности определяется уровнем социального страха, который способен преодолеть человек, и долей ответственности, которую он готов взвалить на свои плечи. Именно поэтому искренность требует мужественности.
О значении мужества быть искренним красноречиво говорится в отрывке из средневекового китайского трактата “Чжун юн” (“Учение о срединном и неизменном Пути”), в котором подводится итог трансформации, происходящей в ищущем искренность человеке: “Если сможет следовать этим путем, то, даже будучи глупым, он непременно станет умным, будучи слабым, непременно превратится в сильного” [3, с. 18].